Редкий гость в родном Киеве, режиссер Олег Липцын поставил на Камерной сцене Театра им. Франко Бруно Шульца. Вообще-то, если следовать букве, Липцын поставил спектакль «Демиург» по ряду новелл Бруно Шульца, взяв за основу заглавный рассказ сборника «Санатория под клепсидрой». Если же говорить о духе, то Липцын ставил Шульца вообще, Шульца как такового. Получилось адекватно, аккуратно, сдержано, камерно.
В «Демиурге» время идет не так, как мы привыкли
Где: театр им. Ивана Франко (пл. Франко, 3)
Когда: 15 января в 19:00
Юзеф (в русском переводе он Иосиф) приезжает в санаторий к умирающему отцу Якубу (в русском переводе – Иакову). На этой фразе при изложении краткого содержания рассказа Шульца и постановки Липцына с сугубым реализмом можно попрощаться. Юзеф едет в странном поезде, попадает в странную гостиницу, она же санаторий, где встречается со странным доктором Готаром (в украинской версии – Ґотардом). Доктор объясняет Юзефу, что его отец безусловно мертв и в то же время определенно жив. Ибо санаторий под клепсидрой – это место, где время отведено назад.
Юзеф (Дмитрий Чернов) и его отец Якуб (Петр Панчук)
Простите, сейчас будет немного личного, исповедального. Мой отец умер 18 лет назад, и с тех пор два-три раза в году я вижу сон с разными деталями, но одним и тем же сюжетом. Мне снится, что отец жив, хотя при этом я прекрасно помню, что он умер. Противоречие, которое наяву разрешить невозможно, во сне ничуть не кажется фатальным. В сюрреалистическом пространстве сна я легко соглашаюсь с тем, что существование отца не отрицает его несуществования. В столь же сюрреалистическом пространстве «Санатория под клепсидрой» происходит приблизительно то же самое.
Превращение отца не то в рака, не то в скорпиона
Выйдя из странной гостиницы, Юзеф неожиданно оказывается на центральной городской площади, почти такой же, как в его родном городе (напомню, что для Шульца это был тогда польский, а ныне украинский Дрогобыч). Перемещение в пространстве на деле оборачивается смещением во времени. Воспоминания об отце, о матери, о сексапильной служанке Адели, об отцовой суконной лавке, о событиях детства и отрочества трансформируются, обрастают новыми подробностями, приобретают все более мистический характер. Чего стоит кафкианское превращение отца не то в рака, не то в скорпиона, а дворового пса – в местного переплетчика.
Реклама средства для ращения волос в спектакле представлена как вербально, так и визуально
Визуализировать «Санаторию под клепсидрой» – задача непростая. 45 лет назад ее блестяще решил Войцек Хас, но в одноименной экранизации польского режиссера были сполна использованы технические возможности кинематографа, которыми театр не располагает. Липцын идет простым путем: чтобы история, сама по себе достаточно фрагментарная, окончательно не теряла стержень, он сохраняет авторский текст, разделяя его между Юзефом (Дмитрий Чернов) и персонажем, именуемым Голосом (Дмитрий Завадский). В результате постановка выигрывает во внятности, но проигрывает в зрелищности.
Фарсовые аксессуары вроде непомерной длины парика
Нельзя сказать, что Липцын ею пренебрегает. В его спектакле немало эпизодов с чисто визуальными приемами: это и киношная склейка повторяющихся сцен, словно снятых с разных ракурсов, и рулоны тканей, меняющие функции по ходу действия, и фарсовые аксессуары вроде непомерной длины парика в сцене с рекламой чудодейственного средства для ращения волос. И все же шульцевскую атмосферу спектаклю обеспечивают прежде всего текст и музыка. Тут надо отметить сразу троих: музыкального руководителя постановки Владимира Гданского, автора оригинальной музыки Викторию Васалатий и самого Олега Липцына, значащегося в реквизитах как автора музыкального решения.
Хороший режиссер запросто соорудит автомобиль из двери и рулонов ткани
Иногда со сцены звучит легкомысленный вальсок (в записи), иногда бодрые пассажи духового оркестра пожарной команды (вживую), однако ведущей темой остается меланхолическое adagio-piano с тихими перезвонами ксилофона. Этот саунд вполне шульцевский: в нем и провинциальная неторопливость, и душевное смятение, и тот особый взгляд на мир, словно сквозь магический кристалл, который принес Шульцу славу одного из самых своеобразных европейских прозаиков середины ХХ века. Славу, увы, преимущественно посмертную.
Когда я был в Дрогобыче, тамошний краевед Леонид Гольберг показал мне место, где осенью 1942 года был застрелен Бруно Шульц. Точная дата трагедии вылетела у меня из головы, так что, заглянув в Википедию, я обомлел: это случилось 19 ноября, в тот самый день, когда я взялся за статью о спектакле Липцына. Мистическое совпадение? Не думаю, я же ни разу не мистик. Или все-таки думаю – это же история не только про меня, но и про Шульца.
Сам он наверняка сказал бы, что никакого противоречия тут нет.