Владимир Рафеенко объясняет, что Донецк – это степь, абрикосы, гонор и провинциальность, что для тамошних окраин характерен жесткий, грубоватый, обескураживающе прямой стиль общения, что детям в Донбассе рассказывали украинские сказки, но общий культурный горизонт оставался советским, правда, эта черта далеко не только донбасская.
Можешь ли ты назвать себя типичным донбассцем?
Правильно, наверное, донбассовцем. Трудно сказать, насколько я типичен. В некоторых моментах, вероятно. Гуманитарное образование, международные литературные премии, любовь к Андерсену, Гоголю, Фолкнеру, Феллини, к текстам Бахтина и Мамардашвили всегда являлись визитной карточкой жителей нашего региона. В моем случае этому всему в немалой степени способствовал правильный семейный грунт: шахтеры, заводчане, работники железнодорожной станции Донецк-Пассажирский. Коммунисты и беспартийные. Шахтерский, пролетарский Октябрьский район.
Считаешь ли ты себя патриотом своего региона?
Люблю город своего детства, его степь, абрикосы, гонор и провинциальность. Да, наверное, патриот, в том смысле, что не могу не думать о нем, не могу не вспоминать, не могу не болеть всем тем, что там сейчас происходит.
Изменились ли какие-то твои «донбасские» черты после вынужденного переезда в Киев?
По крайней мере, одна из таких черт – предельная замкнутость на самого себя и на узкий круг общения – в какой-то момент вступила в противоречие с необходимостью жить дальше. Пришлось меняться. Мир, который распахнулся у ног вынужденного переселенца, не жалует интровертов.
Правда ли, что жители Донбасса, в частности Донецка:
– отличаются прямотой и жесткостью, иногда грубоваты.
Понятно, что я не могу говорить обо всех жителях Донбасса. Но в целом, так сказать, в ощущении и по памяти, да, жесткий, грубоватый, обескураживающе прямой – такой стиль общения был главенствующим в той среде на окраине города, где я прожил практически до совершеннолетия.
– считают Донбасс не Украиной и не Россией.
Не стал бы прилагать ко всем без исключения жителям региона. Но да, безусловно, региональная идентичность для большинства была гораздо более понятной. То, что мы не Россия, как-то было ясно по факту. Где Россия, а где Донбасс. С Россией можно было ассоциироваться только через память об СССР, как о той Атлантиде, которая канула в Лету. Но с течением времени, конечно, память и острота, необходимость, актуальность такой привязки утрачивалась. Но вряд ли жители региона в своей массе ощущали себя украинцами.
Сельский Донбасс был в большей степени украиноязычным
Это, конечно, зависело от семьи, от той среды, в которой ты родился и воспитывался. Неоднократно уже было замечено, что сельский Донбасс был в большей степени украиноязычным и украиноцентричным. Городской – в меньшей степени. Так что региональная бравада в этом смысле брала свой исток в том числе и в горькой неприкаянности (ни Россия, ни Украина). В ней всегда сквозила некоторая обреченность. Формула «отдельности» региона тщательно культивировалась местными элитами в эпоху украинской независимости. Это был удобный и эффективный инструмент управления регионом и достижения политических компромиссов с центром.
– живут по понятиям; каждый второй сидел.
Каждый второй – это, конечно, перебор. Я не знаю статистики. Но вообще ситуация была так себе. Помню целые семьи «на районе», где вырос, в которых несколько поколений мужчин были близко знакомы с советской пенитенциарной системой. Это был частный сектор. Напротив нас, как сейчас помню, жил бывший вертухай, а два сына его маялись по тюрьмам да пересылкам. Это правда. Некоторые мои приятели по уличному детству уже к тридцати годам сделали по нескольку ходок. И готовились они к этой карьере всю свою жизнь.
Некоторые «понятия» присутствовали, как неписанный кодекс поведения. И ему, этому кодексу нужно было соответствовать. Впрочем, думаю, это примета советского уличного детства касается не только Донбасса. Да и бывшими сидельцами, я думаю, советского человека удивить было трудно, в какой бы республике СССР, в каком бы регионе он не вырос.
– честны, откровенны, наивны.
Наивны – вполне адекватно. Насчет откровенности и честности, трудно сказать. Думаю, процент честных, искренних людей в человеческом сообществе не меняется никогда.
– чересчур категоричны.
Скорее определенны. Как правило, имеют четкую картину происходящего и себя в ней. Главным вопрос в том, насколько эта четкая картина соответствует четкой реальности.
– рашисты, ненавидят все украинское.
Явная глупость, по-видимому, коренящаяся в событиях последних лет. Никогда не было ненависти к украинскому. Не помню застолья без украинских песен. Суржик был повсеместен, и сказки детям рассказывали украинские. Русскую культуру, на самом деле, что естественно, в общей массе знали и понимали несравнимо меньше, чем украинскую. Другое дело, что общий культурный горизонт так и оставался советским, унифицированным, фактически отрицающим нацию как феномен.
– умеют трудиться, вкалывать как никто другой.
В этом, мне кажется, есть доля истины. Скажем, киевляне, кажутся несколько более расслабленными. А у нас привыкли вставать и ложиться по заводскому гудку. Зарплаты в постсоветский период, несмотря на легенды, были низкими, что на заводах, что на шахтах, не говоря уже о сфере услуг. Да и в советский период, пожалуй, только шахтеры некоторых шахт могли похвастать высоким уровнем заработной платы.
Для того, чтобы заработать на более менее сносное существование уже в девяностых, приходилось не работать, а именно вкалывать, причем в таких условиях, в которых человек работать не должен. И ничего особо славного в этом нет. Но привычка работать быстро, качественно, на нескольких работах одновременно, при этом относиться к своей работе как к личному вызову, сформировалась прочно.
– считают, что надо работать, а не майданить.
Если имеется виду неприятие Майдана и непонимание того, чем была революция 2014-го, то, я думаю, для подавляющего большинства нынешних жителей оккупированных территорий это верно. И работа, конечно, как символ выживания и как едва ли не единственная сейчас культурообразующая ось, для них важнее всего.
– следят за базаром и не прощают обид в свой адрес.
Следить за тем, что говоришь, и что говорят тебе, свойство вообще человека, находящегося в сознании. Что касается обидчивости или умения прощать, мне кажется, это глубоко индивидуальные вещи и не выводимы из специфики региона.
– отличаются «совковой» ментальностью.
Хватает и совка, конечно, но вряд ли это примета только Донбасса.
– в людях им важна не национальность, а деловые и профессиональные качества.
В общем и целом, справедливо.
– меркантильны.
В одном и том же человеке сплошь и рядом уживались два противоположных вектора. Он мог быть в чем-то удивительно меркантильным и тут же рядом крайне нерасчетливым.
– сильно матерятся.
В прямой зависимости от культурного уровня и ситуации. Рабочая среда, конечно, в этом смысле никогда не отличалась языковой рафинированностью. А в целом, не думаю, что мат более обычен, чем у нас везде.
– самые красивые девушки – в Горловке.
Сейчас, не знаю, может быть и в Горловке. А в мою бытность, конечно, прежде всего в Донецке.
Надеешься ли ты на то, что Донбасс де-факто вернется в Украину?
Во-первых, Донбасс никуда не уходил. Его забрали. И вернуться, соответственно, он сам не может. Это не в силах жителей оккупированных территорий. Если бы было иначе, к этому времени Донбасс был бы украинским весь, не зависимо даже от их отношения к Майдану и Революции достоинства. Во-вторых, мы имеем полтора миллиона зарегистрированных переселенцев и, я думаю, сотни тысяч не зарегистрированных. И это тоже Донбасс. В-третьих, существенная часть Донбасса уже украинская. Но при этом, конечно, шансы на возвращение Украиной оккупированных территорий Донбасса в ближайшие годы, как мне кажется, не очень велики.