Действие второй после вышедшего десять лет назад «Сердца на ладони» работы выдающегося польского режиссёра, созданной в копродукции с Украиной (в её производстве также приняли участие кинокомпании Польши, Венгрии, Литвы и Италии), разворачивается в Австро-Венгрии, накануне Первой мировой. Империя, в последнее время нередко изображаемая у нас как своеобразный эдемский сад, из которого уроженцы Западной Украины были изгнаны катаклизмами 20-го столетия, предстаёт у Занусси чем-то вроде преддверия адских врат, пространство суровых испытаний, в котором человек ещё может доказать, что не заслуживает вечных мук- впрочем, поведение большинства героев свидетельствует об обратном.
Фото: kinoafisha.ua
События начинаются в польской глубинке Российской Империи, с эпизода, являющегося парафразом «Коллекционера» Джона Фаулза (и его осуществлённой Уильямом Уайлером экранизации): в комнате, украшенной пронзёнными булавками бабочками, центральный персонаж повествования, стремясь сломить сопротивление приглянувшейся девушки, прижимает к её лицу смоченный анестетиком платок. Увы, его доза оказывается смертельной, и незадачливого последователя Ловеласа отправляют на каторгу в Сибирь. Однако вскоре он совершает побег. Преодолев границу, ему удаётся получить место врача в гарнизоне австро-венгерской крепости.
Герой далёк от его невежества и слабохарактерности
Схожий с фаулзовским Клеггом предельным эгоцентризмом и жаждой подчинять чужую волю, герой далёк от его невежества и слабохарактерности- талантливый медик, волевой и самонадеянный, соблюдению клятвы Гиппократа он предпочитает амбициозные научные исследования, в которых готов зайти весьма далеко. Будучи воинствующим атеистом, он убеждён, что служение науке стоит выше нравственных норм (как и плотские вожделения преданного ей учёного). Похоже, персонаж ленты Занусси вполне искренен, провозглашая, что научно-технический прогресс призван избавить человечество от ужасов войны и голода, однако главной целью его изысканий является достижение власти. Собственно, неудачное соблазнение также стало частью его экспериментов- в качестве усыпляющего вещества он использовал эфир, который считает идеальным средством для манипуляции сознанием.
Фото: kinoafisha.ua
Допросы «с пристрастием» и казни, нередкие в этом приграничном укреплении государства, чьи военные институции уже готовятся к грядущей мировой бойне, а также профилактическая деятельность в борделе для офицеров предоставляют доктору достаточно человеческого материала для исследований, на которые начальство крепости готово закрыть глаза. То, что герой всё же не лишён способности испытывать добрые чувства к окружающим, или, во всяком случае, тяготится одиночеством, авторы выразительно показывают с помощью его взаимоотношений с ассистентом, добросердечным и богобоязненным парнем из украинского села, испытывающим к доктору сложную смесь восхищения, признательности и страха. Медику явно нравится искушать эту чистую душу земными благами, однако, похоже, он испытывает невольную симпатию к простодушной праведности помощника, который, даже поддаваясь раз за разом соблазну, сохраняет незыблемыми свои убеждения.
Фото: kinoafisha.ua
В сюжетных мотивах и, в ещё большей степени, в проблематике повествования угадывается история доктора Фауста. Одного из сквозных героев европейской культуры, отринувшего религию с её заповедями во имя науки, послужившего прообразом безумных изобретателей из готических романов, докторов франкенштейнов и джекилов, дерзновенно покушающихся на основы Божественного миропорядка, Занусси помешает в конкретный исторический контекст и изображает олицетворением аморального учёного на службе у тирании, чьё личное тщеславие сплетается с дьявольской самоуверенностью диктатуры. В нём можно увидеть собирательный образ изобретателей газов и бомб, инженеров масштабных строек, меняющих природный ландшафт и обрекающих на гибель города и веси, медиков, ставящих эксперименты над узниками концлагерей.
Эфир» воспринимается как самобытное высказывание большого художника
Возвращаясь на век назад, в последние дни Прекрасной эпохи, Занусси напоминает о тщетности надежд (владеющих и нашими современниками) на способность научного познания, сбросившего путы религии, обеспечить светлое будущее цивилизации, показывает зыбкость материального прогресса, свободного от этических ограничений. Пожалуй, сложность проблематики обусловила некоторую структурную избыточность картины. Так, в какой-то момент авторы слишком увлекаются описанием злодейств доктора, вынуждая его совершать одну гнусность за другой, при этом не слишком заботясь об их мотивировке и сюжетной внятности и, кажется, просто забывают завершить некоторые из линий. Сложно назвать удачным и решение пояснить в специально отведённой части влияние на происходящее потусторонних сил, и без того вполне очевидное. Однако, при всех драматургических натяжках и некоторой вялости действия, «Эфир» воспринимается как самобытное высказывание большого художника о проблемах в равной мере актуальных и вневременных.