С июня на Камерной сцене Молодого театра дают самую что ни на есть настоящую древнегреческую трагедию. «Медею» Еврипида в новом украинском переводе Марианны Кияновской поставил Олег Липцын, заглавную роль в ней исполнила Екатерина Кистень. Пожалуй, это первый увиденный мной спектакль нынешнего года, который построен на одной актерской работе.
Когда: 12 октября, 19:00
Где: Молодой театр (ул. Прорезная, 17)
Античная трагедия на киевских подмостках – большая редкость. В репертуаре ведущих драматических театров столицы, насколько мне помнится, ее нет вообще. Четыре года назад Дмитрий Костюминский в рамках ГогольFestа ставил «Ифигению в Тавриде» того же Еврипида, но потом этот проект перебрался в Одессу. В прошлом году театр «Мизантроп» шокировал столичную публику безбашенной «Орестеей», но постановка Ильи Мощицкого была музыкально-хореографической, и от текста Софокла в ней осталось немного.
Ясон (Игорь Рубашкин) тщетно оправдывается перед Медеей (Екатерина Кистень)
Маститый и относительно умеренный Липцын, в отличие от дерзкого, предпочитающего эпатаж Мощицкого, к вербальному источнику отнесся бережно. «Медея» для режиссера, более четверти века живущего за рубежом, – уже вторая постановка в родном Киеве в течение года, до этого был «Демиург» по Бруно Шульцу в Театре им. Франко. Характерно, что оба спектакля показывают на камерных сценах, но если франковская камерная – не такая уж маленькая, то в Молодом она и впрямь пятачок пятачком, особо не развернешься.
В костюмах и танцах коринфских женщин ничего античного нет
Липцын все-таки развернулся – насколько это было возможно. Переформатировал зрительный зал: разделил его на две стороны, по загадочным критериям названные мужской (та, что поменьше) и женской (та, что побольше). Устроил игровое пространство посередине – получился не то чтобы амфитеатр, но некое его подобие. Поставил по краям подвижные полупрозрачные ширмы – не вполне пароды, но что-то на них похожее. В центре орхестры, то бишь сцены, поместил наполненный белыми голышами квадрат размером с детскую песочницу; в спектакле есть время разбрасывать камни и время их собирать.
Еще одна любопытная деталь: жанр постановки в афише обозначен как «трагико-медиа», и упаси вас Зевс прочитать это слово как «трагикомедия». Ничего комического ни в Еврипидовой, ни в липцинской «Медее» нет и в помине. Имеется в виду трагедия как медиа, как средство коммуникации, как способ разговора о чем-то важном, непростом, болезненном. Честно говоря, более жуткого сюжета, чем в «Медее», не найти во всей мировой драматургии. Мать, убивающая детей в отместку неверному мужу, – что может быть ужасней?
Если говорить о двойном детоубийстве вне контекста, то Медея, безусловно, сумасшедшая. Если же вспомнить, что в анамнезе у колхидской волшебницы еще немало убийств, в том числе отца и брата, то вырисовывается совсем иная картина. Медея – машина без этических тормозов, стопы и повороты в ее программе действий не прописаны, она работает по принципу «вижу цель – не вижу препятствий». Ради счастья с любимым Ясоном можно умертвить отца и брата. Ради мести проклятому Ясону можно зарезать общих детей. Убийство ненавистной соперницы-царевны и ее отца Креонта – это уже, согласитесь, сущие мелочи.
Креонт (Ярослав Чорненький) наивно думает, что это он решает судьбу Медеи, а не наоборот
Теперь пора сказать два главных слова этого текста: Екатерина Кистень. Ее Медея – это удивительное сочетание бешеной одержимости и холодной рациональности, непоколебимой внутренней правоты и безоговорочной чудовищности совершаемых деяний. Самое впечатляющее в работе Кистень – голос. Он опускается до каких-то совсем не женских утробных басов; кажется, будто ее Медея – медиум, что через нее вещают потусторонние силы. На самом деле силы безмолвствуют. В финале Ясон взывает к Зевсу, но его жалобы остаются без ответа: воля богов для смертных непостижима.
Представить в роли Медеи вместо Кистень другую актрису решительно невозможно
О чем еще стоит сказать? Наверное, о том, что костюмы персонажей практически лишены античных мотивов. О столь же характерном анахронизме музыкального решения – в спектакле звучат украинская, русская и цыганские народные песни. О Ярославе Чорненьком в роли Креонта: очень уж эффектно волшебство Медеи превращает всемогущего царя в беспомощную жертву. О непривычном отсутствии четких акцентов: в финале первого действия публика долго не могла понять, что уже антракт и пора размяться, а в финале второго, что уже конец и надо аплодировать.
И еще не вполне понятно, что делать с Медеей – ненавидеть эту стерву или восхищаться ее бесчеловечной стервозностью.
Впрочем, одно другому не мешает.